— В «Викторианской трилогии» вы обратились к образам из классической английской и американской фантастики — героям и сюжетам Герберта Уэллса, Артура Конан Дойла, Эдгара По. У Испании великая история и великая литература: Дон Кихот и Дон Жуан, инквизиция и Реконкиста, Непобедимая армада и открытие Америки… Почему вы не использовали эту мощную фактуру?

— История Испании, без сомнения, богата эпизодами, которые достойны новеллизации, — возможно, когда-нибудь я еще напишу об одном из них. Но я не задумывал обращаться к викторианской эпохе, просто так получилось.

Идея «Карты времени» пришла мне в голову, когда я перечитывал «Машину времени» Уэллса. Я подумал: что же чувствовали первые английские читатели этой книги? Можно ли на самом деле путешествовать в будущее, по ту сторону нашего смертного существования? Наверняка они спрашивали себя об этом. А поскольку они жили в эпоху впечатляющих успехов науки, я представил, как читатели закрывали книгу с убеждением, что изобретатели вот-вот создадут устройство, способное преодолевать границы настоящего, перемещаться по времени, будто это еще одно пространственное измерение, — все прямо как у Уэллса.

Я представлял, как они тешат себя иллюзией, что еще пара месяцев — и они смогут отправиться в прошлое или будущее на паровом аппарате с поршнями и шатунами, в соответствии с эстетикой того времени. Образ не шел у меня из головы, а это могло значить лишь одно: он станет зерном, из которого прорастет новый роман. Причем такой, где действие может происходить только в викторианскую эпоху. Эта история требовала строго определенной локализации. Собственно, это и заставило меня обратиться к материалам по викторианской эпохе и прежде всего примерить на себя образ мысли англичанина конца XIX века. Я не знал, получится ли, но идея меня увлекла, и я принялся за дело.

— Любопытный парадокс: британские авторы, которых я об этом спрашивал, как правило, скептически относятся к романтизации викторианской эпохи. У тех, кому за пятьдесят, викторианские ценности прочно ассоциируются с предельно консервативной политикой, ограничением прав и свобод, критическим социальным расслоением. А вот в России, например, фантасты обожают викторианство во всех его проявлениях. Какие ассоциации викторианская эпоха вызывает у вас?

— Больше всего меня поражает то, что в викторианской Англии парадоксальным образом сочетались строгая мораль, свойственная архаичным обществам, и преклонение перед технологическим прогрессом, вера в то, что науке по силам решить любые задачи. Самые революционные технологические достижения и увлечение иррациональным дополняли друг друга.

В викторианскую эпоху спорили, существует ли четвертое измерение, — и в то же время плодились эзотерические секты и ширилось увлечение спиритизмом, именно тогда случилось «Большое лунное надувательство» (серия очерков в газете Sun об открытии жизни на Луне.— Прим. ред.). Человек викторианской эпохи собственными глазами видел достижения ученых и изобретателей, но часть его не могла смириться с мыслью, что мир — исключительно то, чего можно коснуться рукой, и не имеет никакой незримой, магической составляющей.

— Не упрекали ли читатели и критики вас в эпигонстве за использование сюжетов Уэллса — или публика сразу приняла правила игры?

— Мне и в голову не приходило считать себя эпигоном. Я не копирую произведения Уэллса. В «Викторианской трилогии» я использовал его жизнь и библиографию в качестве материала для повествования, чтобы рассказать историю с классическим привкусом, но оригинальную саму по себе.

— Важная часть испаноязычной литературы двадцатого века — книги авторов из Латинской Америки. Как относятся к «магическому реализму» испанские читатели и повлияла ли она на вас лично?

— На меня — несомненно повлияла. В шестидесятые вторжение во франкистскую Испанию книг Борхеса, Кортасара, Гарсии Маркеса, Карпентьера и прочих латиноамериканцев сыграло решающую роль в расширении горизонтов читателей и будущих писателей, застрявших в отечественном реализме. Это был глоток свежего воздуха. А в моем случае особенно: Кортасар научил меня всему. Из его рассказов я узнал все о возможностях языка, фантастического жанра, структуры повествования. Он перевернул мое понимание литературы, научил относиться к творчеству по-новому…